Время от времени у людей бывает день рождения, сегодня, например, у меня и поэтому «я» — первая буква алфавита. В день рождения вспоминается давнее.

Родился я, как это обычно бывает, совсем маленьким и мне совершенно ни до кого не было дела. Я кушал каши, сидя в высоком деревянном стуле на колёсиках. А вечером перед сном слушал папины колыбельные под гитару — про «Тёмную ночь» и «Вальс в ритме дождя».

Я непрерывно участвовал в соревнованиях по синхронному внучанию для двух бабушек и двух дедушек, и изрядно, считаю, в этом преуспел.

Я был постоянно занят всяческими подобающими детству делами. Ел, играл, рассматривал картинки в книжках, слушал пластинки со сказками, болел простудой и ждал с работы маму. Бабушка, в свою очередь, тоже ждала с работы маму, а тем временем готовила, убирала мои игрушки, читала со мной книжки, ставила мне слушать пластинки и водила меня в детскую поликлинику напротив. Найти мою карточку в поликлинике было очень легко — на полке в регистратуре она была самая толстая, а имя на обложке было аккуратно, по-чертёжному, написано мамой. И буква «О» в фамилии была идеально круглой и по высоте выступала за строку — это мне особенно нравилось.

Я просил деда скрутить мне из газеты рожок, наливал в мыльницу воды и забирался на табуретку. Макал широкий конец рожка в мыльный раствор, в узкий конец дул и пускал по кухне пузыри. Пузыри были толстые и тяжелые, они величаво пружинили попеременно в высоту и вширь и оставляли в местах приземления плотные мыльные круги. К восторгу всех домашних.

Я доставал любимую оранжевую машину с черными колесами, упирался в нее руками и носился в таком положении по квартире, шлёпая тапками и заносясь на поворотах. Колеса у машины были пластмассовые в шашечку — они производили грандиозный шум. Если бы я был своими соседями снизу — наверняка давно вырвал бы эту машинку из детских рук, бросил об пол и растоптал, сатанински хохоча и не обращая внимания на детские слёзы. Соседи не знали, что однажды были частично отомщены. Я мчался с машиной по длинному коридору и готовился к виражу в сторону кухни, но зацепился за коврик, а дверь в туалет оказалась открыта, и я больно врезался головой в унитаз и плакал.

В то время, когда я не истязал соседей снизу машинкой, я меланхолично перебирал весь имеющийся игрушечный автопарк — расставлял его на полу поперек комнаты от ножки дивана до серванта, и любовался порядком. Или сидел возле серванта на полу по пояс в книжках и листал их, пока ноги не затекут до полного бесчувствия и не станут ватными и тяжелыми.

Я помню главный испуг детства. Меня ненадолго оставили одного в квартире, я лежал на диване в большой комнате и болтал ногой. И тут что-то оглушительно взорвалось. Я думал, что это взорвался телевизор или у дома отвалился кусок, но просто у деда была поставлена брага в стеклянной бутыли и она, эээ, приготовилась. В углу комнаты, за зеркалом-трюмо, двадцатилитровая бутыль с замотанным горлышком бродила, бродила, накопила давление и бахнула в потолок грязным пятном перебродившего клубничного варенья. В квартире сразу запахло по-новогоднему.

Перед сном (включая сон послеобеденный) я почти каждый раз просил бабушку рассказать мне сказку про шлагбаум. Мне до одурения нравилась эта сказка. Единственное, что я из нее помню — это то, что она была про шлагбаум. И бабушка, которая с завидным постоянством и терпением ее рассказывала, помнила, когда я уже потом её спрашивал, не больше моего.

Я был благодарным пассажиром — меня возили в автомобилях, которые пахли нагретой пластмассой, резиной и отработанным маслом — ехать куда-то на машине всегда было круто и так осталось до сих пор. Когда за рулём был дедушка, он иногда специально проезжал по луже, потому что брызги от луж — это апогей езды в автомобиле.

Вторым по величине удовольствием от автомобилей было их рисование. Нужно было чинно освободить место на столе в гостиной, закатав до половины ребристую скатерть, подготовить бумагу, карандаши, фломастеры и только тогда сесть и приступить. Чтобы придать изображению автомобиля реалистичность, непременно нужно было нарисовать разбившихся о лобовое стекло и решетку радиатора комаров.

В общем, годы, идущие после непосредственно дня рождения, длились долго и запомнились отлично. А потом однажды я пошел учиться, прошло три секунды и вот мне тридцать восемь лет.

Я продукт советского школьного образования. И советского воспитания, если верить что основа основ закладывается в детстве.

Росла я ребёнком исключительно необщительным, зато с богатой фантазией и занятными воображаемыми друзьями: Железным дровосеком, Маугли, Человеком-Амфибией и другими книжными, и не только, персонажами. Например, Владимиром Высоцким, не помню как затесавшимся в эту компанию. Жили мы в воображаемом лесу, в воображаемой хижине рядом с воображаемым озером и каждый день спасали мир от всякой фигни, которую я сочиняла на ходу. Такие вот Люди-Икс, версия альфа.

«Живых» друзей у меня не было, мне хватало вымышленных. Сейчас меня затаскали бы по психологам и прочим специалистам по счастливому детству. А тогда всем было по барабану: играет ребенок сам с собой, никого не трогает и слава богу.

В мои пять с половиной лет родители, наконец, раздуплились, что аутичные дети в школе приживаются плохо, и засунули меня в детсад. Решили, так сказать, провести социализацию экстерном, вроде пятилетки за три года. В моём случае за полтора. Это был полный провал: я и мои воображаемые друзья в дружный советский коллектив, полностью сформированный и укомплектованный, не вписались. Дети, многие уже с яслей, разбились на стайки и дружили по двое или по трое. А ещё дедовщина. В моём саду она была представлена Катей и Дашей. Эти две милые девочки, одна мелкая с косичками, другая крупная и рослая, изводили меня по всякому: дразнили, пинали, отжимали конфеты и компот. Я терпела молча и только глубже уходила в себя.

И вот однажды я притащила в сад Чучу, невзрачного, истрёпанного детской любовью плюшевого пса с грустными глазами. В Чучином облике было ужасно всё, кроме носа. Невероятной красоты был нос — большущая бусина сверкала и переливалась на свету как бриллиант. Кате нос сразу понравился, и она его откусила. Я сильно расстроилась и попыталась откусить нос Кате, но, по счастью, до конца не успела. Нас растащили. Катя плакала, Даша и остальные дети расступились и с опаской посматривали на меня. С того момента меня больше не обижали. И, кажется, именно тогда я решила, что насилие — лучший способ взаимодействия с этим миром. Кто сильный, тот и прав. Из замкнутой, но милой девочки я превратилась в гремлина.

В семье я неожиданно встретила мощную поддержку в лице деда: мечтавший о внуке, он всячески способствовал моему перевоплощению. Повесил в коридоре турник и начал тренировать во мне бойца. Я бегала кроссы, отжималась, подтягивалась, лазала по деревьям, плавала, каталась на беговых и горных лыжах. И дралась на смерть мешком для сменки.

Первая (и единственная на ближайшие шесть лет) подруга появилась у меня во втором классе. Звали её Вика, и она была полной моей противоположностью. До сих пор не пойму, что эта общительная девочка в красивых платьицах и кудряшках нашла во мне, социопатичном сорванце в старых трениках и штопанной куртке, с вечно разбитыми коленками и ободранными локтями. Однажды она просто подбежала ко мне на перемене и заявила: Привет, я Вика! Приходи ко мне на день рождения. В субботу. Придёшь?

С этого началась наша дружба, а заодно и моя истинная социализация. Как мне тогда казалось, Вика знала всё про внешний мир и про то, как он устроен. Она стала моим проводником.

— Ты кем увлекаешься?

— Как это «кем»?

— Ну там певцом или актёром. Ты обязательно должна кем-то увлекаться. Ну вот кто тебе нравится?

— Ну не знаю… — про Высоцкого и Железного дровосека я на всякий случай решила умолчать. — А ты кем?

— Я Томасом Андерсом из группы Modern Talking. Знаешь такую?

— Нет, но давай я тоже буду им увлекаться.

— Ты что! Так нельзя! Там есть ещё Дитер Болен, ты можешь увлекаться им.

Я понятия не имела, кто такой этот дитер, почему он болен, а главное зачем вообще кем-то увлекаться. Но мне очень нравилась Вика, и остаток второго и весь третий класс я старалась «увлекаться» изо всех сил: собирала значки, фото, кассеты, даже выучила пару песен. 

Именно Вика в седьмом классе вытащила меня из треников, переодела в юбку, воткнула в первые в моей жизни каблуки, накрасила и отправила на мою первую дискотеку. Вернувшись, я долго стояла перед стареньким зеркалом в коридоре. Оттуда на меня смотрела незнакомая и очень серьёзная девочка с тонкими ногами и большими печальными глазами. Чучиными глазами. Вика из гадкого утёнка превратила меня в девочку и научила жить наружу.

С тех пор прошло несколько десятков лет, круг друзей у меня несколько раз менялся. А я так и живу — Чучиными глазами наружу, книгами вовнутрь…

Сегодня решили с братом (36 лет и 32) тряхнуть стариной и пока вторые половинки были далеко купили LEGO, включили тимона и пумбу и понеслась.
И каково же было удивление, когда оказалось что детальки лего теперь делают гораздо меньше чем они были в детстве!

В 13 лет я открыла для себя «Луку Мудищева». В книжном шкафу среди классиков русской и мировой литературы, роскошных альбомов живописи и графики, где-то между Фонвизиным и Карамзиным торчал этот оплот безнравственности и блуда. Как девочка читающая и сексуально непросвещенная, я оплот прочла, но не до конца. Слишком много в нём было непонятных мне слов и метафор.

Для тех, кто не знаком с этой нетленкой: «Лука Мудищев» — матерная порнографическая поэма ориентировочно 18—19 века. Авторство некоторые приписывают г-ну Баркову, русскому поэту и переводчику, ученику Михайло Ломоносова. Но широкую славу Иван Семёныч заработал своими «срамными одами», похожими на эту.

Авторство весьма спорное, подражателей у великого рифмоблуда было много, но не в этом суть.

Чтобы не быть голословной, процитирую отрывок:

Весь род Мудищевых был древний,

И предки бедного Луки

Имели вотчины, деревни,

И пребольшие елдаки.

Один Мудищев был Порфирий,

При Иоанне службу нёс,

И поднимая хуем гири,

Порой смешил царя до слёз.

Второй Мудищев звался Саввой,

Он при Петре известен стал,

За то, что в битве под Полтавой

Елдою пушки прочищал.

Царю же неугодных слуг

Он убивал елдой как мух.

При матушке Екатерине,

Благодаря своей хуине,

Отличен был Мудищев Лев,

Как граф и генерал-аншеф.

Свои именья, капиталы,

Спустил уже Лукашкин дед,

И наш Лукашка, бедный малый,

Остался нищим с малых лет.

Судьбою не был он балуем,

И про него сказал бы я -

Судьба его снабдила хуем,

Не дав в придачу ни хуя!

У меня возникли вопросы. Море вопросов. Большая их часть к содержанию в целом, сколько-то — по незнакомой мне лексике, и один, самый главный, — как такое вообще угодило в наш интеллигентский шкаф. За ответами я отправилась к маме, захватив с собой книжку для наглядности (самое непонятное отметила в ней карандашом).

В 8 утра мама обычно пила свой утренний кофе и к матерной поэзии спорного происхождения была готова не совсем. Но надо отдать ей должное: не дрогнув ни единым мускулом, она свалила всё на отчима.

— детка, обсценная лексика — это часть русского языка. Многие великие поэты использовали её в своем творчестве. Пушкин, Есенин, Маяковский… Что касается содержания… Алик, иди-ка сюда. Объясни ребёнку, где ты взял эту книгу!

Алик — серьёзный и молчаливый человек, доктор искусствоведения, документалист, написавший сценарии к 23 фильмам, автор 12 книг, посвященных биографиям и творчеству крупнейших кинематографистов мира, покрутил книгу в руках, пожал плечами и сообщил:

— А это не моё...

В 13 лет я ещё не знала, что такое елдак. И что такое «пиздеть безбожно». Но, кажется, начала догадываться.

Кстати, поэму я так до сих пор до конца не осилила. Возможно потому, что я ханжа. Но скорее всего причина в другом, в чём именно пока не пойму. Хотя за меня уже всё сказал Александр Сергеевич:

Не смею вам стихи Баркова

Благопристойно перевесть,

И даже имени такого

Не смею громко произнесть!

1992 год. Родители работали, а зарплату не платили месяцами. Что рассказывать, вся страна так жила. Дед ( отца отец) работал конюхом и посоветовал отцу купить коня на мясо. Конь был бракованный, с бельмом на один глаз и очень старый. Купили за очень незначительную сумму, почти даром. Было лето, коня оставили до первого снега, до заморозков.
Ухаживать за конем поручили мне, кормить, поить. Река была рядом, по утрам водил к реке, поил, чистил.
Назвал я его Косой, он отзывался. Хотя всю жизнь его звали Буян. Помню как я проспал утром, сплю. И тут такое негромкое ржание перед окном, Косой вышел со двора и ждет, когда его на водопой отведут. Еще помню как воду он пил, так аккуратно, едва касаясь губами. И морковку с рук брал так бережно, аккуратно.
Я уехал на областные соревнования по волейболу, а когда вернулся, на птичнике лежал лошадинный хвост. Все, что осталось.
Сестра потом рассказала, что когда Косого выводили в огород, где уже ждал сосед, дядя Коля, с карабином, Косой остановился около ограды, стал нюхать мою телогрейку (весела на ограде) и заржал, зафыркал. А потом пошел молча, понурясь на зады огорода.
Сам я деревенский, в 15 лет сам свинью резал, курам, гусям головы рубил. Кроликов держал. А тут, сердце перевернулось. К мясу так и не притронулся, и скотину больше резать не могу, не хочу.
А потом мне сон приснился. Будто туман, тепло и душно. Раннее утро. И мы идем с Косым к реке. Я слева, чтобы он меня видел.

О, эти кидающие камни в машины подростки...

Помню, давным-давно, ехал я куда-то далеко и слушал радио.

Начались локальные новости, в новостях сказали что какие-то ебанутые подростки кидают в машины камнями на таком-то хайвее (М4 Сиднейский, если кому интересно). Ну ок, я на другом, еду дальше. Через пол-часа снова новости - одному из подростков из какой-то машины в пузо прилетел арбалетный болт, увезли в неотложку. Свидетелей на дороге с траффиком в тысячи машин в час не нашлось.

Ведущий радио огорченным не звучал вообще.